(Продолжение. Начало №1 (301), 11 февраля 2020 г.)
Наступил день когда, наконец, объявили мою фамилию и номер борта Ан-12-ого на Кундуз. Окружающие, с которыми я успел познакомиться, одобрительно закивали головой. Хорошо, что в Кундуз, на север страны, а не на юго-запад, куда-нибудь в Кандагар. «Если хочешь жить как туз, поезжай служить в Кундуз», такая поговорка «ходила» по Афганистану…. Получив в каптёрке свой чемодан, я чуть было не опоздал к самолёту, который стоял уже с работающими двигателями на дальней стоянке и поднятой аппарелью грузового отсека. Я с трудом закинул чемодан, попробовал самостоятельно загрузиться, но с первой попытки не получилось. Затем чья-то мощная рука подтолкнула и закинула меня в чрево самолёта… Боковые створки закрылись и самолёт, медленно покачивая крыльями, направился к старту взлётно-посадочной полосы.
Почти половина салона самолёта была загружена деревянными ящиками, с фамилиями и адресами для доставки скорбного «Груза-200». По бортам самолёта сидели человек двадцать солдат, прапорщиков и офицеров, из числа сопровождавших этот «Груз». Рядом, на развёрнутом брезенте, лежали туши говяжьего мяса. Мне досталось место в хвосте Ан-12-ого…
В мыслях о предстоящих событиях и встречах, время в полёте пролетело незаметно. Самолёт «садился» «по-афгански», под прикрытием пары Ми-24-х… Ситуация усугублялась тем, что при изменении давления, воздух внутри фюзеляжа наполнялся смесью запахов, исходивших от грузов. Шасси самолёта коснулись твёрдой поверхности, наступило, несравнимое ни с чем, облегчение…
В тот момент я ещё не знал, что мне не раз предстоит «путешествовать» по северным провинциям Афганистана на различных типах воздушных судов…
Спустя несколько месяцев, когда транспортные самолёты стали летать по ночам, родились эти строки:
Ночь темна, только звезды мерцают,
Тишина.., но никак не уснуть,
Это гул самолёта прорвался наружу,
И пытается в небе спираль завернуть.
Тем, кто там, им, наверное, туго,
Уши всмятку, прижало к скамье,
Да и прыгать, наверное, глупо,
До земли 2500, я в себе…
Гул моторов всё ближе и ближе,
Подустали работать в кромешной ночи,
Им бы надо бы просто выжить,
Всё спокойно, сиди и молчи.
Ну а лётчик, знать парень бывалый,
Заложил свой вираж на второй уж виток,
Без отстрелов идёт, и на малом,
Он заваливает на восток.
И с востока, под рёв моторов,
В крайний свой, крутейший вираж,
Двести метров осталось, посадка,
Всё, не сбили сегодня вас…
Часть четвертая
На аэродроме Кундуза меня встретил водитель командирского бронетранспортёра, рядовой Сандуленко Николай. Белокурый парень с Донбасса отвёз меня в расположение отдельного батальона. Поездка заняла минут десять, не больше, но за это время всё моё обмундирование оказалось в пыли. Я с большим трудом отряхнулся от въедливой пыли и обратил внимание, что на въезде в батальон, по обе стороны от ворот, находятся два крыла, забетонированных в постамент. Это был один из символов нашего батальона, так называемые «крылышки». На входе справа стоял магазин военторга, за ним солдатская казарма. Слева, напротив магазина, какие-то незнакомые мне пока строения. Штаб батальона с пристройками располагался в тридцати метрах прямо перед въездными воротами. Все помещения были выкрашены в серый цвет. Территория была ухожена, ровные бетонные дорожки, зелёные насаждения, в виде небольших раскидистых, похожих на пальмы, растений. Между штабом и солдатской казармой, рядом с глубоким оврагом, я увидел открытый бассейн, загороженный щитами с плакатами и наполненный водой, который вызвал у меня удивление.
В замешательстве я стоял и не знал, куда же мне идти и что делать дальше. Согласно Уставу внутренней службы, мне необходимо было представиться своему новому командиру части. Кто-то из офицеров сказал, что комбат в бане и придётся немного подождать. Через некоторое время меня пригласили в помещение штаба, который одновременно служил и местом для проживания комбата. Моему взору предстала небольшая комната, в которой сидел сержант-писарь, попросивший у меня все документы. Затем меня пригласили к командиру батальона. Я зашёл в кабинет-спальню. В кресле сидел худощавый молодой человек, лет двадцати девяти, в махровом халате, в солдатских прикроватных тапочках. Я слегка напрягся и не знал, как обращаться к командиру. Он, видя моё замешательство, сам назвал своё звание, должность и предложил продолжить установленный церемониал. Теперь уже я чётко, как учили, отрапортовал:
— Товарищ капитан, старший лейтенант Коряков, представляюсь по случаю назначения на должность командира взвода!
Мы обменялись с комбатом и присутствующим в кабинете начальником штаба батальона капитаном Никитиным — рукопожатиями. Начались расспросы, какое училище я закончил, где служил до Афганистана? Если два офицера, закончившие общевойсковые учебные заведения в течение получаса не нашли общих знакомых, значит один из них «американский шпион»… Так и во время нашей первой встречи обнаружилось, что в Центральной группе войск в нашем батальоне служил начальник штаба капитан Матисаков Н. Э., однокурсник моего нового комбата.
Сергей Геннадьевич Перевозчиков, мой новый командир батальона, рассказал о батальоне, о роте, в которой я буду служить, и в чём заключались особенности моей новой службы. Мне предстояло ещё одно путешествие — убыть на вертолёте в северо-восточную горную провинцию Афганистана, в Бадахшан, на аэродром города Файзабада, где располагалась первая рота батальона.
Комбат выразил сожаление, что время года, в которое я прибыл, было прохладным. Иначе я должен был пройти ритуал, который проходили все, вновь прибывшие, офицеры и прапорщики батальона. А ритуал заключался в следующем. Начштаба, под предлогом ознакомления, забирал у офицера все имеющиеся документы, а кто-то незаметно подходил сзади и толкал прибывшего в бассейн. Это было так называемое первое афганское крещение. Если честно, не хотел бы я оказаться в такой ситуации. Может, со стороны, такая процедура скрашивала афганские будни и выглядела смешно, но для виновника сего события это был дополнительный стресс.
Часть пятая.
Между тем, быстро наступил вечер. Меня определили на первое время пребывания, до отправки в Файзабад, во вторую роту батальона, которая находилась в километре юго-западнее управления батальона. Нужно было пешком, с чемоданом, преодолеть широкий овраг, глубиной около тридцати метров. Тут я впервые увидел и почувствовал, что такое афганская пыль. Эта была не просто пыль, а мучная, мелкодисперсная субстанция. Мои сапоги проваливались в неё, поднимая пыльное облако, которое я хватал своим носом и ртом. Пыль оседала на обмундирование, сапоги и забивалась во все открытые участки. Когда я пришёл на заставу второй роты и на свету увидел себя в пыли, долго отмывался, но все попытки были тщетны…. С этой пылью я прожил в Афганистане почти два года. Чуть позже я услышал, что за два года в Афганистане военнослужащие увозят по два кирпича в своих лёгких, и это было недалеко от истины…
Я вовремя попал к ужину. Офицеры и прапорщики второй роты сидели за накрытым столом. По случаю знакомства, в знак гостеприимства, или по другой, неизвестной мне причине, старшина разлил по рюмочкам, представляющих собой пластмассовые колпачки от упаковки для хранения и перевозки НУРСов, в обиходе прозванные «нурсиками», домашний самогон.
Моё тело расслабилось, обмякло и успокоилось. За разговорами мы просидели недолго. Меня отправили спать на выносной пост первого взвода второй роты. В маленькой землянке, в крохотной комнатёнке, я провёл первую на новом месте службы ночь.
Часть шестая.
Утром из штаба батальона пришло распоряжение о сборе офицеров, для участия в методических занятиях руководителей групп политзанятий, которое проводилось в клубе 201-й мотострелковой дивизии. К назначенному времени собрались все, свободные от службы, офицеры дивизии, в том числе и офицеры нашего батальона, с которыми я виделся впервые. Многих из них, как оказалось впоследствии, я видел в первый и в последний раз, по причине того, что подразделения находились на удалении друг от друга и Часть военнослужащих вскоре уехала по замене в Союз, а на смену им прибыли новые офицеры и прапорщики.
Из всех присутствующих я выделялся своей серой повседневной офицерской шинелью и глаженными хромовыми сапогами. Мне казалось, что все смотрят только на меня. Но, как говорится, нет худа без добра. У стены клуба, в компании сослуживцев, я увидел старшего лейтенанта, со знакомой широкой, белозубой улыбкой. Это был весельчак Шура Полянский, мой однокашник по Омскому общевойсковому командному училищу. Он подошёл ко мне, мы обнялись. Он был удивлён и, увидев меня, спросил:
— Юра, ты, что здесь делаешь?
— То же самое, что и ты, Саня, — ответил я. Мы перекинулись с ним новостями об однокашниках. Срок его службы подходил к концу. Он служил командиром роты в Кундузском разведбате. Затем я увидел офицера, с которым служил в 30-й Иркутско-Пинской дивизии, в Чехословакии. Он рассказал, что приехал в сентябре и служит в 149-м мотострелковом полку. В перерыве между занятиями ко мне подошёл полковник Шеходанов Владимир Николаевич. Под его началом я служил в Чехословакии, в 30-й гвардейской Иркутско-Пинской, шести орденоносной мотострелковой дивизии. Он запомнил меня по учениям Щит-84, в которых мне посчастливилось принимать участие. Наша мотострелковая рота в составе первого батальона наступала совместно с Венгерской народной армией. Моему взводу выпала честь, на стыке двух дружественных армий, в непосредственной близости от наблюдательной вышки, на которой находились министры обороны стран Варшавского договора, «атаковать» условного противника. В ходе каждодневных тренировок он запомнил моё лицо. И когда мы встретились с ним взглядами уже в Кундузе, приветствовал меня. Спустя десять месяцев, судьба вновь сведёт меня с этим офицером. Но это будет совсем другая история. А сейчас мы постигали новые горизонты и методы политического образования в деле воспитания беззаветной преданности и патриотизма своих бойцов.
Часть седьмая.
Через три дня после моего прибытия в батальон, я впервые должен был лететь на вертолёте. Диспетчер указал борт, на котором предстоял полёт. Я подошёл к указанному вертолёту, но один из членов экипажа сказал, что в вертолёте нет парашютов. Мне пришлось побегать с чемоданом по вертолётной стоянке, прежде чем я «нашёл» вертолёт, в котором был свободный парашют. Это был Ми-6, бортовой № 142 отдельной вертолётной эскадрильи «советников», которая специализировалась на доставке гуманитарных грузов (крупа, мука, сахар и другие продукты) по всему Афганистану. Караван из семи вертолётов Ми-6 и двух вертолётов сопровождения Ми-8 эскадрильи «советников» взял курс на Файзабад. В ноябре 1986 года полёты выполнялись днём. Глядя в иллюминатор вертолёта, я рассматривал покрытые снегом пики горных вершин. Проплывающий внизу горный пейзаж завораживал.
Из кабины пилотов до меня доносились отдельные фразы вертолётчиков. Выйдя на заданный курс, они вели переговоры между экипажами каравана и открыто сообщали, какой груз доставляется в Файзабад. По статистике, а затем и на личном опыте, я знал, что вертолёты эскадрильи «советников» никогда не сбивали, по причине того, что Часть перевозимого груза, в конечном итоге, оказывалась у «духов».
Вертолёты производили посадку, так же как и самолёты, по спирали. Но здесь, в Файзабаде, ситуация усугублялась наличием горного массива, который располагался по периметру узкой поймы реки Кокча. Расстояние от гор до взлетно-посадочной полосы и аэродромных сооружений позволяло прямой наводкой производить обстрел всего того, что летает и передвигается по земле.
По установленной традиции, каждый «караван» вертолётов встречали, в том числе и представители нашей первой роты. Увидев меня в повседневной форме (шинели, фуражке и хромовых сапогах), ко мне подошёл офицер азиатской наружности, с редкими усиками и мягким, вкрадчивым голосом представился:
— Заместитель командира 1 роты, старший лейтенант Гомбоев. К нам в роту?
— Да, к вам в роту. Я старший лейтенант Коряков.
— Давай грузи чемодан на БРДМ и сам забирайся, поедем в управление роты, будем знакомиться с личным составом.
Как оказалось чуть позже, Арсалан Цибенович Гомбоев, выпускник Дальневосточного высшего общевойскового командного училища имени Маршала Советского Союза К.К. Рокоссовского, 1983 года выпуска. В этом же году и я окончил училище, поэтому у нас было много общих знакомых-однокашников, с кем мы учились или служили до Афганистана. Арсалан рассказал, что из восьми офицеров и прапорщиков в роте находятся четыре человека. Он и сам, незадолго до моего прибытия, лежал в санчасти 860 отдельного мотострелкового полка и лечился от малярии. Остальной командный состав роты проходил лечение в инфекционном госпитале в Кундузе. Не было командира роты, старшего лейтенанта Сергея Ефимкина, командира первого взвода — Артура Егиазаряна и замполита роты, эта должность была вакантной. В строю оставались командир второго взвода — лейтенант Александр Екимовский, старшина роты — прапорщик Игорь Богданович Кузив, техник роты — старший прапорщик Володя Кравцов, Арсалан и вот теперь ещё и я, старший лейтенант Коряков Юрий, вновь прибывший командир третьего взвода.
Единственный человек нашего небольшого подразделения, кто не «подхватил» «желтуху» (гепатит) — старший техник роты, старший прапорщик Кравцов Володя. У него была коронная фраза, которой он обезоруживал окружающих: — «Красные глаза не желтеют…» А всё почему? Да потому, что он почти каждый день дезинфицировал свой организм тридцатью граммами сорокаградусного напитка. Остальные военнослужащие, кто имел такую возможность, делали это от случая к случаю, поэтому и подхватили заразу. По нему никогда не было видно, что он «подшофе»… Тридцать граммов, для стокилограммового русского мужика, как слону дробина…
Часть восьмая.
Меня переодели в полевую форму-афганку, выдали армейский чёрный тулуп и представили бойцам. Практически, с этого момента началась моя настоящая служба в Афганистане. Застава моего третьего взвода располагалась в землянке, в трёхстах метрах от афганского кишлака Кури. Два поста наблюдения находились в непосредственной близости, через дорогу от населённого пункта. Землянка, окружённая небольшим каменным забором, на котором стояли гильзы от снарядов, представляла собой заглублённое сооружение со сквозным проходом, обитое изнутри деревянной «вагонкой», сделанной из досок от ящиков из-под реактивных снарядов для «Града».
Снаружи стены землянки были усилены большими, округлой формы, камнями, стыки между которыми промазаны глиной. Небольшие оконные проёмы, которые на ночь завешивались светомаскировкой, одновременно служили бойницами.
Солдаты спали на двухъярусных кроватях. Рядом со входом, с правой стороны у стены, стояли пирамиды с оружием и боеприпасами. На спинках кроватей висели бронежилеты. В отдельном месте, в землянке, находилось помещение для приёма пищи. Рядом со спальным помещением располагалась маленькая канцелярия командира взвода, на одной из стен которой висел щит взводной документации, закрытый плотной тканью. В этом же помещении была оборудована небольшая спальная комната, со встроенными деревянными нарами и креслом, сколоченным из двух ящиков от выстрелов ПГ-7 для ручного гранатомёта РПГ.
Часть девятая.
С первого дня своей службы, я приступил к знакомству со своими бойцами. Молодые парни, немногим старше восемнадцати лет, почти ровесники моего брата, представляли срез нашего общества. Они были из семей простых родителей, разных национальностей, призванных из разных регионов нашей огромной страны. Солдаты выглядели замученными не только экстремальной обстановкой, но и чем-то ещё, пока непонятным для меня. Я видел в глазах почти всех своих бойцов тоску, печаль и безысходность. Лица многих были не бриты и грязны. Обмундирование и постельное белье давно не стираны. Я видел, как бойцы чесали в кровь своё тело, из-за паразитов. Мне нужно было как можно быстрее разобраться с этим состоянием всеобщего хаоса и привести их «к нормальному бою».
Днём, замкомроты провёл меня пешком по всем заставам и постам наблюдения нашей роты. Маршрут составлял чуть более пяти километров. За ночь необходимо было пройти этим маршрутом два раза и проверить, как осуществляется дежурство в ночное время во всех взводах нашей роты.
Помню свой первый проход по периметру, который начался от управления роты. В подразделении была установлена особая система паролей и отзывов, которая сообщалась личному составу каждый день, в момент отдачи приказа и постановки задач на охрану и оборону зоны нашей ответственности. Вечером выпал снег, который продолжался всю ночь, и то, что было понятно и очевидно днём, ночью приобрело совершенно другие очертания и ориентиры.
Первым пунктом моего дежурства был наблюдательный пост первого взвода, который находился в центре нашей роты. Я двигался по незнакомой мне местности самостоятельно. При мне был мой личный автомат и два магазина с патронами. Приблизившись к месту, где, по моим ощущениям, должен был находиться наблюдательный пост, я удивился, что меня никто не окрикнул (на самом деле, до поста надо было пройти ещё пятьдесят метров).
Я проследовал дальше и слегка напрягся, сделал ещё несколько шагов и услышал, как сзади меня, метрах в десяти, кто-то чертыхнулся. У меня по спине потекли холодные капли пота. Никакого установленного окрика в мой адрес не последовало. Конечно, я испугался, но, слава Богу, никого рядом не было, и никто не видел моего трепетного состояния…. Спустя небольшую паузу я выстрелил на звук. Наутро, мы с Арсаланом по отпечаткам следов от обуви на свежем снегу определили, что кто-то неизвестный хотел проверить нас на прочность и бдительность.
Две пары афганских калош уходили в сторону горной реки Кокчи. Только река в этом месте была своеобразным заградительным барьером между афганской стороной и расположением нашей роты. Тем не менее, несмотря на холодное время года, кто-то смог переправиться и выйти к нашему посту. Сплошных минных полей вокруг расположения нашей роты не было, поэтому сохранялась возможность скрытного проникновения на наши позиции.
По рассказам моих сослуживцев, летом 1985 года, на бортовом ГАЗ-66 с полутора кубовой ёмкостью, бойцы решили привести в роту воды для помывки личного состава. Грузовик заехал в реку чуть больше допустимого, и бурным потоком автомобиль утащило ближе в середине реки. Хорошо, что обошлось без жертв. Только спустя несколько недель, когда уровень воды спал, автомобиль удалось вытащить из реки. Единственным материальным ущербом была утрата одного автомата, который мы нашли на берегу реки в конце мая 1987 года.
Под утро я пошёл на второй круг. Моё первое дежурство близилось к завершению. Я подходил к своей заставе, которая находилась на противоположной стороне взлётно-посадочной полосы. С первыми лучами, пробивающегося из-за гор солнца, со стороны расположения отдельной роты аэродромного обеспечения, совершенно неожиданно, в мою сторону бежали четыре разъярённых псины. Три серые собаки, с обрезанными ушами, южно-азиатские овчарки огромных размеров, лаяли и кидались на меня. Четвёртая, рыже-белого окраса, хитро, без звука забегала за мою спину и тайком пыталась напасть. Позже я узнал её кличку — «Наташка-провокатор». Я схватил автомат за ствол двумя руками и стал отмахиваться им как палкой. В панике, я забыл, что у меня в руках оружие. Со стороны вся эта картина выглядела комично, но мне точно было не до смеха.
И вот когда я совсем устал размахивать автоматом, вспомнил, что у меня в руках есть надёжное средство обороны. Я перехватил автомат, одним движением снял оружие с предохранителя, передёрнул рычаг затворной рамы и готов был пристрелить эту безумную свору. Услышав звук затвора, стая собак, как по мановению волшебной палочки, остановилась. Лай собак прекратился, разъярённые псы успокоились и ретировались в свои будки…
Усталый, с чувством исполненного долга я дошёл до своей землянки и, не снимая обмундирования, завалился на свою кровать и провалился в безмятежность. Проснулся от того, что кто-то щекочет меня по носу. Я открыл левый глаз и увидел, как рядом с моей правой щекой на подушке сидит мышь и её хвост то и дело касается моего носа. Спросонья, не поверив своим глазам, я перевернулся на левый бок. Тут же моему взору предстала ещё одна мышь, которая спокойно расположилась на другой стороне подушки. Я пулей выскочил из постели, а сон, как рукой сняло….
Часть десятая.
К обеду снег растаял. На улице образовалась грязь, слякоть и лужи. Небо в плотных чёрных тучах. По полевому телефону из управления роты поступила команда, срочно всем, незадействованным в несении службы солдатам, прибыть в расположение управления роты. Взвод сломя голову побежал к месту сбора. Усталый после ночного дежурства, я побрёл за ними. Выйдя за границу заставы, в луже я увидел пачку разбросанных афганских купюр, собрал все денежные знаки, которые видел в первый раз. Приближаясь к управлению, увидел и поднял ещё несколько сотенных бумажек. Для меня эта картина была неожиданной.
На построении роты объявили, что ночью, в расположении второго взвода, на одном из наблюдательных постов, корова «не ответила на пароль». Да, бывает такое. Корову выпустили из стойла, непредсказуемое животное по ошибке побрело в известном только ей направлении. Боец, стоящий на посту, в кромешной мгле услышал чьи-то шаги, окрикнул:
— Стой, пароль?
Отзыва не последовало. На звук шагающего объекта в одно мгновение он произвёл короткую очередь. Утром мирные жители кишлака Баймаласы не досчитались «Зорьки» в своём стойле. По мусульманским обычаям, животному должны были перерезать горло и выпустить кровь, но так как животное пролежало до утра, этого никто не сделал. Дехкане принесли кормилицу на носилках к нам в управление роты и просили выкупить её у них. Мы через переводчика — таджика, объяснили, что им самим необходимо было следить за «Зорькой» и не выпускать корову на прогулку в ночное время и что это их проблемы, а не наши заботы. На том и разошлись. Народ поднял носилки с животным и удалился восвояси…
Я подошёл к Арсалану, показал вымазанные в грязи афгани. На лице заместителя командира роты промелькнула едва заметная ухмылка.
— Наверно, бойцы испугались, что их будут шманать и избавились от пайсы (афганских денег), — тихим голосом, почти полушёпотом произнёс Арсалан.
— Откуда столько денег у бойцов? — переспросил я.
— Чуть позже всё расскажу и покажу, — ответил он.
— И что нам с этим богатством делать? — недоумевал я.
— Оставь пока себе до приезда ротного, потом решим, на что их использовать.
Такого поворота событий я не ожидал. Мы прошли по тропинке, ведущей к моей заставе, и подняли ещё несколько бумажек разного достоинства. Намётанный взгляд Арсалана увидел в грязи ещё и лепёшки чарса (афганский гашиш)… Нет, я, конечно, слышал, что в Афганистане этого добра хватает, но я не думал, что это все безнадежно рядом и что это явление когда-нибудь окажется близко ко мне…
Подойдя к заставе, мы построили личный состав взвода. Опытным взглядом Арсалан осмотрел бойцов и сразу определил, чьих рук это дело.
Арсалан отвёл меня в сторону и показал на командира отделения, младшего сержанта Климова, он был родом из Фрунзе.
— Обрати на него внимание, сейчас не предпринимай резких движений, понаблюдай за младшим командиром, — посоветовал зам. комроты…
Часть одиннадцатая.
Почти все солдаты во взводе были одного призыва. Большинство военнослужащих отслужило не более полугода. Из всех бойцов моего взвода выделялись рядовые: Саша Шапран из города Энергодар Запорожской области Украины, Мансур Рябиков из Тобольска, Миша Аспидов из Моздока, Игорь Карпюк из Тулы и Костя Чугуряну из Молдавии. Парни бравые, три месяца перед Афганом проходили службу в учебном полку в Чирчике, их готовили в разведчики.
Шапран, вылитый Рэмбо, с приятными чертами лица, белозубой улыбкой, косая сажень в плечах, высокий и стройный запорожский казак. Мансур, застенчивый молодой человек, но в боевой работе — зверь. Миша, рубаха-парень, любитель пообщаться на разные темы. Костя, слегка в себе, немногословный, хозяйственный парень из молдавской деревни. Игорь — интеллектуал и борец за справедливость…
В дальнейшем, все пятеро стали моей главной опорой во взводной жизни. Они хоть и самые младшие по призыву, но спуску никому не давали.
Под предлогом проведения комсомольского собрания взвода, я собрал подчинённых в столовой. Саша Шапран был взводным комсоргом. Он начал собрание, я, как старший товарищ, выступил со вступительным словом.
Мне было важно вывести своих ребят на откровенный разговор. Я напомнил им, что в любой ситуации необходимо быть со своей совестью в ладу. Я говорил прописные истины: о том, что всех их ждут на родине близкие и родные люди. Что для людей не придумали запасных частей, чтобы они поддерживали друг друга в самых трудных ситуациях и были как одна семья. Нам всем нужно было вернуться домой. Вот лейтмотив моего выступления. Кто-то сидел и смотрел стеклянным взглядом сквозь меня, но подавляющее большинство солдат мои слова задели за живое. После моего вступительного слова, комсорг встал во весь свой богатырский рост и стал «резать» правду-матку….
Всё, что было сказано Шапраном, он сделал открыто и честно. Бойцы устали жить и служить под постоянным давлением старослужащих из других взводов, особенно первого. Те часто использовали моих солдат для выполнения «специфических поручений». Мне и в голову не могло прийти, что в Афганистане была дедовщина. Я, наивный человек, полагал, что военнослужащие, объединённые одной большой и важной задачей, которая сопряжена с каждодневным риском для жизни, могут по-свински относиться к младшим призывам. Озлобленный на своё униженное положение, солдат способен выместить свою обиду в бою.
Речь зашла и о младшем сержанте Сергее Климове. Худощавый, со впалыми щеками, небольшого роста, тщедушный и безобидный на вид, Климов был наркоманом со стажем. Судя по всему, попробовал и пристрастился к этой заразе он ещё на гражданке, в Киргизии. Взводные материальные ценности младший сержант тайком менял в ближайшем кишлаке на тяжёлые наркотики. Сослуживцев тоже не устраивала такая ситуация, поэтому мы вместе приняли решение, помочь ему и попытаться избавить его от пагубной привычки, полностью ограничив его контакты с местным населением. Не сразу, но это возымело свои плоды.
Часть двенадцатая.
Однажды утром, выйдя из своей «канцелярии», я увидел младшего сержанта Климова, лежащего на кровати и корчившегося от боли. Он не находил себе места. Его буквально выворачивало наизнанку. В тот момент я не мог предположить, что у «Клима» началась ломка. Я просто с этим никогда не сталкивался. Никто из подчинённых так же не стал посвещать меня в премудрости и тонкости его состояния…
Я подошёл к командиру отделения и спросил его:
— Сергей, что с тобой?
— Живот сильно болит, — скривив лицо от боли, ответил Климов.
— Собирайся, поедем в полковую медсанчасть. Надо только в управление роты сообщить….
Получив добро от ротного, я собрал сержанта, и мы отправились на БРДМе в отдельный файзабадский мотострелковый полк на приём к хирургу.
Без труда добравшись до полка, мы проследовали к модулю, где располагалась медсанчасть. Я оставил Климова в коридоре на кушетке и зашёл для предварительного разговора с доктором, в звании капитан.
Выслушав меня о симптомах моего подчинённого, капитан сразу понял причину сильных болей в животе, и он попросил меня позвать пациента для осмотра к себе в кабинет. Выйдя в коридор, я не увидел своего сержанта. От злости я готов был разорвать его на части, если б только он попался мне в эту минуту. На крыльце стояли солдаты и громко о чём-то разговаривали. Я спросил у них:
— Бойцы, кто-нибудь видел младшего сержанта, невысокого роста со светлыми волосами?
Солдаты посоветовали мне пройти за угол. А за углом щитового модуля стояла знакомая фигура младшего сержанта Сергея Климова, излучавшая радость от жизни и её прекрасного и светлого будущего…
— Товарищ младший сержант, ты почему вышел из коридора? — с нескрываемой ненавистью прошипел я.
— Я воздухом подышать захотел, там душно, товарищ старший лейтенант, — выдыхая сигаретный дым и улыбаясь, ответил Климыч.
— Воздухом он дышит, мать твою, пойдём к врачу, он тебя посмотрит.
— Может быть, не надо к врачу, уже ничего не болит…
— Как не болит, ты же несколько минут назад умирал, я уже в мыслях готовил текст скорбного письма твоим родителям?
— Всё прошло, мне уже лучше, ничего не болит.
— Не может быть, ты же так изнывал от боли, я думал уже всё, капец Климову….
— Поехали в роту, товарищ старший лейтенант, — растягивая слова, медленно проговорил Климов.
Я схватил сержанта за руку и потащил в кабинет к капитану.
Увидев нас, доктор растёкся в улыбке…
— Ну, как я и предполагал, старлей. Что, сержант, кто-то угостил тебя чарсом и сразу отпустило? Когда ж ты успел?
— Никак нет, товарищ капитан, — с серьёзным видом, пытаясь соответствовать обстановке, ответил Климов.
— А ну-ка, дай мне твои руки.
Климов расстегнул рукава хэбешки и показал доктору вены на своих руках. Никаких следов от уколов не было.
— Снимай брюки и опускай трусы, — приказал капитан, — Смотри старлей, он у тебя ханкой увлекается. В районе паха у сержанта образовались стройные дорожки от уколов… Я ужаснулся от увиденного.
Значит, у него есть шприц, возможность и условия для приготовления наркотических инъекций на заставе. И все эти манипуляции происходили на глазах у всех подчинённых и с их молчаливого согласия? От этих предположений мне стало не по себе…
Климов не был физически сильным человеком, способным держать в страхе двадцать с лишним человек. Я предположил, что это равнодушие и смирение перед сложившейся ситуацией, когда никому ничего не хотелось менять. Но ведь до меня во взводе были другие командиры. Неужели никто не замечал, что есть такой порок? Я и представить себе не мог, с какими сложностями мне придётся столкнуться….
— Понимаешь, сержант, — начал доктор, — Бог с тобой, ты — потерянный для общества человек и как ты будешь жить дальше, меня не интересует. Но ты же подводишь своего взводного. Он у тебя — без году неделя в Афгане, толком ничего не знает про это зло и верит каждому твоему слову. А верить наркоманам нельзя. Надо очень жёстко себя вести с такими, как ты. Надо бить по рукам и хлебальнику и привязывать к кровати. Пусть переломает, пусть лучше ты сдохнешь, чем будешь коптить эту землю и плодить себе подобных, а в случае, если выживешь, может, задумаешься, стоит ли ещё раз начинать.
— Ты понял, старлей?
Я кивнул головой, в знак солидарности с врачом…
Капитан говорил эти слова Климову, но в большей степени они были обращены ко мне, потому что для сержанта, в том состоянии, в котором он в ту минуту находился, слова доктора пролетали мимо ушей.
От неимоверного стыда за своего подчинённого, я сидел и ёрзал на стуле. Мне и правда, было невдомёк всё, что связано с наркотиками. Нас ведь никто не учил в военном училище подобным проблемам. Я впервые напрямую столкнулся с этим явлением только в Афганистане.
— И ещё, командир, это тебя касается и всех ваших отцов-командиров. Надо создать во взводе, в роте, обстановку нетерпимости к наркотикам¸ чтобы был тотальный контроль за каждым человеком. Загружайте по полной программе свой личный состав, чтобы у них головки не раскачивались в разные стороны. Общайтесь с ними каждый день, напрягайте, чтобы от усталости у них ноги подкашивались, и не было других мыслей, кроме одной, как бы поскорее лечь «у койку». Это, пожалуй, главное, а как там у тебя получится, могу только предполагать. Капитан опустил голову и от безысходности махнул рукой…. Легко сказать, тяжело осуществить….
Часть тринадцатая.
Что было дальше с младшим сержантом Климовым? А дальше была каждодневная, тяжёлая работа, итогом которой стали слова благодарности от Сергея Борисовича Климова, когда он убывал по окончанию службы в Афганистане на Родину, в родной Фрунзе.
Во время прощания с дембелями весной 1987 года, Сергей со слезами на глазах подошёл ко мне. Мы обнялись и долго стояли в таком положении. Он полушёпотом говорил, что благодаря мне и всем бойцам нашего взвода покончил с этой болезнью. По его взгляду я видел, что он не хотел уезжать домой. Здесь оставались настоящие друзья, которые в трудную минуту пришли на помощь, здесь оставались настоящие и доверительные отношения, скреплённые выполнением одной общей задачи — остаться живыми и вернуться домой.
Невооружённым взглядом было видно, как изменился Климов. Из суетливого и вечно замусоленного доходяги, Климыч преобразился. Главное, изменился цвет кожи на лице, она стала светло-золотистого оттенка, выпрямилась спина. Он ходил с высоко поднятой головой. Форма стала «сидеть», а не висеть на его худенькой фигуре. Мне тоже было приятно наблюдать за этими изменениями и видеть своими глазами результат общей работы.
Мы почти каждый вечер, особенно когда он был дежурным по заставе, разговаривали с ним. Разговоры «за жизнь» заканчивались далеко за полночь. Беседовали на разные темы, больше о семье, о будущей послевоенной жизни. Я видел, с каким интересом он общается со мной. Я понимал, что ему на гражданке не хватало простого человеческого внимания.
Он с ранних лет был предоставлен самому себе. Родители с утра до позднего вечера работали на производстве. Отец сильно выпивал, кроме Сергея мать воспитывала двух братьев и сестру. Двор и улица были главными учителями. В какой-то момент Климыч решил не отставать от своих сверстников и попробовал сначала травку, потому что ею «баловалось» всё окружение. Потом подсел на тяжёлые наркотики. Проблем с тем, где достать это зелье, в Киргизии нет. Так юношеское любопытство стало большой головной болью для родителей. Единственная надежда для родных — армия. Может она, родимая, поможет что-то изменить в жизни их отпрыска, и сделать из него «человека». А тут Афган — хрен редьки не слаще…
Я всё время думал, как призывник Сергей Климов, перед армией, прошёл медицинскую комиссию…. Потом вспомнил. Мне ж предлагали продолжить службу в районном военкомате вместо уволенных офицеров. Может быть, кто-то из них оставил на гражданке сынка богатеньких и статусных родителей, а Серёгу Климова, с кучей забот, оправил служить с глаз долой, в Афганистан….
Мы расставались и оба понимали, что возможно больше никогда не увидимся, что будущее Сергея Климова, зависит только от него самого. За полгода мы стали родными людьми. Где ты, сержант Сергей Борисович Климов???
Часть четырнадцатая.
Служба постепенно набирала обороты. За пару недель я познакомился с обстановкой, изучил близлежащую местность. Я каждый день занимался с подчинёнными боевой подготовкой. Тренировал действия личного состава при различных нештатных ситуациях. Сам придумывал новые вводные для своих бойцов, и что-то они подсказывали мне, чтобы улучшить и отшлифовать до автоматизма действия по тревоге.
Большей частью обстрелы происходили в ночное время, и чтобы облегчить наведение пулемётов БТР на цель, в каждом бронетранспортёре в башне стрелка-наводчика пулемёта была приклеена огневая карточка, где были прописаны все его действия. Во время занятий днём прицел пулемёта был направлен точно на основной ориентир. Остальные ориентиры и возможные точки для обстрела были чётко выверены по количеству оборотов горизонтального и вертикального приводов наведения пулемётов относительно основного ориентира и записаны в огневую карточку. Поэтому, отработав действия по тревоге днём, ночью наводчикам пулемётов было легко выполнять мои команды, даже с закрытыми глазами.
Особое внимание уделялось организации связи и взаимодействию с другими взводами роты и вертолётчиками. Мы старались вести радиообмен, используя закодированные команды. Каждый член экипажа мог спокойно настроить радиостанцию, перейти на запасную частоту.
Ещё одним из главных принципов в боевой учёбе была задача научить главных специалистов взаимозаменяемости. Все члены экипажей бронетранспортёров научились выполнять смежные навыки. Даже простые стрелки, пулемётчики, снайперы и гранатомётчики спокойно могли заменить любого члена экипажа. Этот важный элемент боевой учёбы вызывал повышенный интерес, мотивацию к овладению новыми воинскими специальностями и навыками, и сплачивал коллектив.
Водители бронетранспортёров (БТР-70), а их во взводе было три единицы и одна боевая разведывательная дозорная машина (БРДМ-2), ежедневно занимались обслуживанием машин. Техника стояла в оборудованных окопах, обложенная большими валунами. Один раз в неделю, установив очерёдность, мы выгоняли из капониров БРТы и проезжая около пяти километров, проверяли работу всех систем на ходу. В случае обнаружения неисправности, это позволяло своевременно производить ремонтные работы.
Надо сказать, что в марте 1984 года, при вводе батальона в Афганистан, только техника первой роты нашего батальона прошла все испытания, от Кундуза до Файзабада.
При подлёте караванов вертолётов к зоне ответственности нашей роты, мы занимали огневые позиции и вели непрерывное наблюдение за окружающей местностью, пока караван не возьмёт обратный курс на Кундуз.
На двух постах наблюдения, которые были у меня во взводе, постоянно делались записи в журналы наблюдения обо всех передвижениях и изменениях в обстановке. Каждый день я проверял ведение этих журналов. Иногда, прочитав строки, которые записывали наблюдатели, выходцы из Средней Азии, можно было упасть от смеха. Вот один из таких перлов:
«17.12.1986 год, 15.08., из кищлак Баймаласи в кищлак Кури пробурбухала один бурбухайка марки «Индия». На мащинке и в кабинь биль 25 чилвек….» — перевод: «17.12.1986 г., 15.08., из кишлака Баймаласы, в кишлак Кури проехал грузовой автомобиль, маки «Индия». В автомобиле находилось 25 человек»…
Кроме всего прочего, каждый день мы совершенствовали свои огневые позиции и окопы в инженерном отношении и улучшали состояние своего жилища. Никого не нужно было заставлять выполнять трудную физическую работу. Все прекрасно понимали — всё, что мы делаем, это во благо каждого в отдельности и для взвода и роты в целом.
Часть пятнадцатая.
Незадолго до моего приезда, когда взводом командовал старший лейтенант Арсалан Гомбоев, застава почти полностью сгорела. Тепловая ловушка от вертолёта, выпущенная слишком низко над землёй не успела полностью сгореть и попала на крышу землянки. Землянка сгорела за считанные минуты. Личный состав успел вынести оружие, носимый боекомплект и личные вещи. Не смогли сохранить оптические прицелы к гранатомётам и приборы ночного видения…. Чудом никто в том пожаре не пострадал, но его отголоски ощущались сполна, потому что всё жилище нужно было оборудовать заново. Строительный материал в Афганистане был в большом дефиците, поэтому для обустройства нашей землянки приходилось различными способами находить каналы поставки всего необходимого.
Совместными усилиями мы привели своё жильё в нормальное состояние. Однажды ко мне подошла группа бойцов и показала «живой» клубок. Вначале я подумал, что это дождевые черви переплелись между собой, образовав клубок, еле умещавшийся на ладони. Но когда я внимательно присмотрелся, то увидел еле заметные язычки, высовывающиеся из маленьких пастей змей. Удивлению не было предела. Этот клубок солдаты раскопали рядом с землянкой, когда делали усиление стен, подсыпая их гравием. Значит, мама-змея нашла самое безопасное место и отложила яйца со своим потомством в непосредственной близости от людей. Я первый раз в жизни так близко увидел змей. Что с ними делать я не знал. Поразмыслив, мы с бойцами пришли к общему мнению: до сей поры никаких неудобств змеиная семья нам не доставляла, поэтому решили оставить молодняк в покое и положили клубок на прежнее место.
Как показало время, это было правильное решение. Несмотря на то, что в дальнейшем мы иногда видели змей, больших хлопот они нам не принесли. Правда, был один эпизод, связанный со мной, о котором рассказывать на страницах этого дневника не совсем удобно….
В общем, во время отправления естественных надобностей, кобра-мама, а может быть, один из её отпрысков, застали меня в интересном положении, расположившись напротив раскрытой двери туалета, аккурат перед моим лицом на расстоянии трёх метров. Змея раскачивалась в разные стороны и заставила меня оставаться в неподвижном состоянии весьма долгий промежуток времени…. Тут уж, не до геройства, однако…
Часть шестнадцатая.
Серьёзным испытанием для вновь восстановленной землянки стало землетрясение, которое произошло в середине января 1987 года.
Поздно вечером я собрал в канцелярии сержантский состав для подведения итогов прожитого дня и предварительной постановки задач на следующий день. После короткого совещания мы мирно беседовали, а командир отделения, сержант Шевченко рассказывал смешную историю из своей довоенной жизни…
Вдруг, откуда то из-под земли послышался сильный гул. Все, сидевшие в помещении сержанты переглянулись между собой, мы не понимали, что происходит. Моё тело пронзила нескрываемая дрожь. На лицах бойцов была заметна лёгкая паника. Через пару-тройку секунд я почувствовал, как пол начинает уходить из под ног. В этот момент со стены с грохотом упала доска с взводной документацией. В распахнувшуюся дверь спального помещения я увидел, как с большой амплитудой раскачиваются двухъярусные кровати и с них кубарем падают мои бойцы. Раздался душераздирающий крик дежурного по взводу:
— Застава, подъём, в ружьё, землетрясение!!!
Помимо всего прочего, в землянке отключилось освещение. Столпотворения не было. Имея в землянке два выхода, личный состав без паники в считанные секунды покинул помещение. На построении при беглом осмотре выяснилось, что никто из подчинённых не пострадал, все несущие конструкции: стены и крыша остались на месте. Уже утром следующего дня, обнаружились небольшие трещины, которые к обеду бойцы заделали глиняным раствором.
В файзабадском полку последствия были серьёзнее. Там смертельные раны получили два солдата из боевого охранения, находившиеся, как и мы в землянке. Их придавило перекрытием…
Через два дня, в программе «Время», среди прочих новостей, диктор озвучил информацию о землетрясении в Таджикистане силой шесть с половиной баллов. Эпицентр землетрясения находился на территории Афганистана рядом с городом Файзабад, в провинции Бадахшан. Сила толчков в эпицентре составила около девяти баллов по шкале Рихтера. Позднее таких толчков было так много, что я просто перестал обращать на них внимание…
Часть семнадцатая.
Спустя две недели после моего прибытия в роту, ночью, во время своего дежурства, я вновь проверял посты нашей роты. Проходя по позициям первого взвода, я обнаружил, что на посту возле афганской пересылки Файзабадского аэродрома, два наблюдателя, откинув своё оружие в сторону, спят мертвецким сном. По установленному в таком случае чрезвычайному происшествию, я произвёл в воздух три коротких очереди из автомата. Бойцы на заставе должны были подняться по тревоге и прибыть на боевые позиции. Никакого движения со стороны заставы первого взвода не наблюдалось. Я проследовал в расположение первого взвода, спустился в землянку и увидел сидевшего за столом, в полумраке, подсвеченного «летучей мышью», дежурного сержанта, который так же спал, опустив свой лоб на стол, положив под него шапку-ушанку. Я скомандовал:
— Застава в ружьё!
В ответ была тишина, и лишь кто-то из старослужащих, кого я не видел в темноте, буркнул нечленораздельную фразу. Я не стал никого уговаривать и предупредил, что если команда не будет выполнена, на счёт ТРИ, буду стрелять. Вновь чьи-то уста выдавили непереводимый текст, означавший примерно следующее: я должен был отвалить подобру-поздорову, пока меня тут же не пристрелили и не закопали в отхожей яме…. Короткой очередью над кроватями я прервал монолог солдата-старослужащего. Народ на кроватях не ожидал такой реакции и слегка напрягся. В ту же секунду, из угла выскочила громадная «горилла», которая скачками направилась в мою сторону. Я спокойно успел подняться из землянки на улицу. Встав напротив выхода, внизу показалась голова рядового Иноятова, руки которого нервно сжимали автомат. Выбежав со света в темноту, он не увидел меня. Я воспользовался внезапностью и приставил ствол своего автомата к его лбу.
— Ещё одно движение и ты труп, — чуть слышно произнёс я…
Секундное замешательство, он быстро принял правильное решение и опустил оружие.
— Я вэсё поняль, таварищ старший лэйтнант, вэсё, вэсё, таварищ старший лэйтнант, — заблеял Иноятов.
Что нужно было делать мне в такой ситуации, я не знал. Решения и действия были спонтанными, но как оказалось в дальнейшем, единственно правильными. Тогда, в целях воспитания коллективной ответственности, я вместе с первым взводом провёл в окопах почти целый день. Солдаты и я принимали пищу в окопах, я проводил с ними душещипательные разговоры «за жизнь» и видел, как меняется их настроение. Ближе к концу светового дня, когда все, в том числе и я, продрогли насквозь от сырой и мерзкой погоды, ко мне подошли виновники «прекрасного времяпровождения на лоне природы», во главе с рядовым Иноятовым. В присутствии всего взвода, они попросили прощения и заверили, что впредь ничего подобного больше не повторится.
До их дембеля оставалось несколько недель. Никто не хотел проблем перед встречей с родными…
Продолжение следует